– Что ж, чудесно. Отлично. Очень хорошо.
Бэйба сделала мне знак, что Джоанна, по её мнению, совершенная простушка. Я всё ещё разбирала вещи, поэтому Джоанна подошла поближе взглянуть на мои тряпки. Она спросила меня, богат ли мой отец, и тут в разговор вмешалась Бэйба и сказала, что он миллионер.
– Миллионер? – её глаза за толстыми линзами очков расширились ещё больше.
– Я беру с вас недостаточно много, не правда ли? – спросила она, улыбнувшись нам.
У неё была очень неприятная улыбка. Её лицо становилось широким, глупым и заставляло ненавидеть её. Возможно, всё это нам только казалось из-за очков.
– Ну уж нет. Слишком накладно, – сказала Бэйба.
– Накладно? Клад? Класть? Я не понимаю.
– Нет. Слишком много, – сказала я, прихватывая волосы на голове ленточкой и надеясь, ещё до того, как посмотреться в зеркало, что это сделает моё лицо более интересным.
– Но вам здесь нравится? – спросила она, встревожившись, не собираемся ли мы съехать.
– Нам правится, – ответила я за двоих, и она улыбнулась. Мне она начинала нравиться.
– Я хочу вам кое-что подарить, – сказала она. Когда она выходила из комнаты, мы в удивлении посмотрели друг на друга.
Она вскоре вернулась, неся в руках бутылку какого-то жёлтого напитка и две рюмочки размером с напёрсток. Эти рюмки напомнили мне химическую посуду, которой пользуются аптекари для отмеривания жидкостей. В каждую рюмочку она налила тягучей жёлтой жидкости.
– Ваше здоровье! – сказала она. Мы поднесли рюмки к губам.
– Вкусно? – спросила она ещё до того, как мы распробовали.
– Вкусно, – соврала я. Жидкость отдавала яйцом и имела резкий спиртовой привкус.
– Это мой собственный рецепт.
Она положила руку на свой обширный бюст. Её груди отнюдь не существовали отдельно, но образовывали широкий фронт без внутренних границ.
– На континенте мы всё делаем сами. Когда собираются гости, всё готовим сами.
– Спаси нас Бог от континента, – сказала мне по-ирландски Бэйба, улыбнувшись так, что на щеках у неё появились ямочки.
Чтобы сделать комнату более уютной, я поставила на туалетный столик баночку крема для лица и флакон духов «Вечер в Париже», и Джоанна тут же подошла, чтобы рассмотреть их. Она сняла крышечку с крема и понюхала его. Потом она понюхала духи.
– Хороший запах, – сказала она, всё ещё вдыхая аромат тёмно-голубого флакона.
– Подушитесь, – сказала я, чувствуя себя обязанной ей после её угощения.
– Дорого? Это дорого?
– Куча фунтов стерлингов, – ответила за меня Бэйба, незаметно подмигивая мне. Она явно подсмеивалась над наивностью Джоанны.
– Фунтов! Майн Готт! – она тут же закрутила металлическую пробку флакона и быстро поставила его на стол. Чтобы он, не дай Бог, не разбился.
– Возможно, я подушусь завтра. Ведь завтра воскресенье. Вы католички?
– Да. А вы? – спросила Бэйба.
– Тоже, но мы, люди с континента, не так строги в наших религиозных обязанностях, как вы, ирландцы. – Она пожала плечами, что должно было означать некоторую вольность религиозных нравов. Подол её вязаного платья был измят, по бокам тоже были складки. Она вышла из комнаты, и мы услышали, как она спускается по лестнице.
– Ну так что мы будем делать, Кэт? – спросила Бэйба, вытягиваясь на кровати.
– Не знаю. Может быть, пойдём на исповедь? – Это было наше обычное занятие по вечерам в субботу.
– Исповедь. Да не будь же ты такой занудой, давай лучше погуляем в центре. Боже, это ли не счастье? – Она взболтнула в воздухе ногами и схватила в объятия лежавшую под покрывалом подушку.
– Натягивай на себя всё самое лучшее, что у тебя есть, – сказала она, – мы идём на танцы.
– Так сразу?
– Боже, да, так сразу. Так сразу, чтобы как-то позабыть три года этой монастырской тюрьмы.
– Но мы не знаем дороги туда. – На самом деле я просто отнюдь не горела желанием идти на танцы. Когда мне случалось танцевать дома, я всегда наступала парням на ноги и не могла так элегантно огибать углы, как это делала Бэйба. Сама Бэйба танцевала великолепно, крутилась и крутилась в танце, пока её щёки не разгорались, а волосы не взлетали в воздух.
– Спустись вниз и объяснись с фрау Баксомбургер на своём элегантном английском.
– Это не очень-то любезно, – сказала я, принимая мечтательное выражение лица. Выражение, которое больше всего любил мистер Джентльмен.
– Подумаешь, любезность. Пойди да и просто спроси её, не отвалится же у неё задница от одного твоего вопроса.
– Ш-ш-ш. – Я испугалась, что скрипач может услышать наш разговор, если перестанет играть.
– Спустись и спроси и прекрати шипеть.
Когда я спустилась вниз, Джоанна как раз ошпаривала кипятком тушку курицы, Когда тушка была совершенно мокрой, она начала ощипывать её. Я стояла в кухне и смотрела на неё, но она не слышала моё присутствие, потому что по радио передавали громкую музыку.
– Майн Готт! Да ты меня испугала! – наконец сказала она, заметив меня и поворачиваясь с курицей в руке. Я извинилась и спросила у неё, как пройти к центру города. Она рассказала мне, но её объяснения были так запутаны, что я поняла – нам придётся ещё не раз спрашивать дорогу у прохожих.
Когда я поднялась наверх, Бэйба уже заперлась в ванной, а без неё комната была угрюмой и пустой. За окном спускались сумерки. Дети ушли домой. Аллея была пустынной. На одной из железных пик ограды белел детский носовой платок. На всём пространстве города расстилались дома, кое-где перемежаемые шпилями церквей, многоквартирные жилые дома в десять – двенадцать этажей. Вдалеке неясно темнели коричневого цвета горы с облаками около вершин. На самом деле это были не настоящие горы, но холмы. Мягких очертаний холмы.
Когда я смотрела на эти холмы, я думала об ягнятах, которые рождались там в темноте и холоде, о фермерах, разводящих овец на этих холмах, и, наконец, я думала о пастухах и их собаках, лежащих у костров и дожидающихся часа, когда надо снова вставать и идти навстречу резкому ветру. Наша ферма была расположена не на холмах, до них было ещё четыре или пять миль, но однажды Хикки взял меня туда, отвезя на раме своего велосипеда. Он привязал к раме подушку, чтобы мне было не так жёстко ехать. Мы поехали туда, чтобы выбрать пастушью собаку. Стояла ранняя весна, начинали рождаться ягнята, по дороге ветер доносил до нас их жалобное блеянье. Собаку мы раздобыли. Это был комок белой и чёрной шерсти, спавший в ящике с сеном. Потом он вырос и превратился в Бычьего Глаза.
– «Ты пойдёшь танцевать со мною вальс, Матильда, танцевать вальс», – пропела у меня за спиной Бэйба и закружила меня в вальсе по комнате.
– Какого чёрта, о чём ты всё время мечтаешь? – спросила она. Но моего ответа она ждать не стала.